А вот стоят бутылочки на полках,
В магазинах молча ждут гостей,
А ханыги, словно злые волки,
Смотрят в них из окон и дверей.

В каждой капле есть твое мгновенье,
В каждой рюмке - собственная жизнь,
В каждой есть бутылке преступленье,
Выпил - со свободою простись!

Хорошо к бутылочке прижаться,
Еще лучше - с белой головой.
Выпьешь три глоточка - получишь три годочка,
Сразу жизнь становится иной.

Уж давно бутылочки я не пил
За тюремной каменной стеной,
А в душе зияют мрак и пепел,
Он меня не греет уж давно.

* * *

Завезли нас в края отдаленные,
Где леса и болотная ширь.
За вину, уж давно искуплённую,
Заключили в былой монастырь.

И забилося сердце кручиною,
И наполнилась грудь тут тоской.
Порешили мы, трое молодчиков,
Пробираться тихонько домой.

Трое суток бежали без устали,
Но хотелося нам отдохнуть.
Кстати, в поле сарай был заброшенный -
Порешили все трое уснуть.

Но в сарай тот нежданно-негаданно
Вдруг облава на нас набрела.
Нас обратно везти - не приказано.
Так судьба уж была решена.

Но обратной дорогой знакомою
Беглецов тихо стража ведет.
Тридцать верст провела и раздумала.
Что случилося? - Каждый поймет...

Расстреляли далёко на Севере,
Расстреляли небрежной рукой.
А крестьяне селения местного
Заровняли могилки землей.

Не придут к ним родные, знакомые,
Дом последний уже отыскав,
Только поминальную песенку свою
Будут вечно о них напевать.

Шлю проклятья я вам, безказармные,
У кого поднялася рука!
Может петь, кто страдал там на Севере,
Но не ждал он такого конца...

Завезли нас в края отдаленные,
Где <леса> и болотная ширь.
За вину, уж давно искуплённую,
Заключили в былой монастырь.

* * *

Костюмчик новенький, колесики со скрипом
Я за тюремную холстину променял.
За эти восемь лет немало горя видел,
И не один на мне волосик полинял.

А на дворе - хорошая погода,
В окошко светит месяц молодой.
А мне сидеть еще четыре года,
Душа болит, как хочется домой!

* * *

"Комиссионный" решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Схватил я фомку, взял чемодан,
А брат Ерема взял большой-большой наган.

"Комиссионный" решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Мигнул Ереме, сам - в магазин,
На стреме встал один-единственный грузин.

Грузин, собака, на стреме спал,
Легавый быстро его убрал.
Раздался выстрел - я побежал,
Ерема тепленький у выхода лежал.

Исколесил я полста дворов,
Сбивал со следа всех мусоров,
На третьи сутки в подвал попал,
Биндюжник Васька через сутки есть давал.

Проплыли тучки, дождей прилив,
Одел я снова шикарный клифт,
Одесским шмонам кишки пустил
И на хавиру к своей Машке привалил.

Остановился я у дверей,
Ко мне подходит какой-то фрей,
Я знал, что раньше он здесь не жил,
И потому винтить отсюда предложил.

Он вскипишнулся: "Я старый вор,
Могу попортить тебе пробор..."
По фене ботал, права качал,
Схватил по тыкве и надолго замолчал.

Часы на стенке пробили пять,
И только с Машкой легли в кровать -
Вдруг кто-то свистнул - я на крыльцо,
Двенадцать шпалеров уставились в лицо!

Заводят воров, нас, во дворец...
Я, право, думал, ребята, пришел конец!
Я, право, думал, что взят один...
А на скамейке сидел остриженный грузин.

Он что-то судьбам, падла, двое суток пел.
А на третьи сутки я не стерпел -
Я крикнул судьбам: "Кончай балет!"
А прокурор еще добавил пару лет.

Прощай, свобода! Прощай, Ерема!
Мы каждый едем своим путем.
Начальник к морю, на берег в Крым,
Грузин - в Тбилиси, а я без паспорта в Нарым.

Я слишком много пережил

Как посадишь рассаду - так вянет она,
Так и годы уходят в туман.
А любви мое сердце не знает.
Сколько слез впереди - океан...

Запоешь - сердце слушает строго,
Понимает рассудок ума.
Молод я, пережил слишком много -
В этом жизнь подтверждает сама.

Все свои ядовитые плоды
Отдает мне решетка, тюрьма.
Отобрала мне в жизни свободу
И навеки с собой унесла.

Потерял я в тайге чувства. Ласки,
Разошлися в тумане, как дым.
Может чьи-нибудь карие глазки
Вспоминают меня молодым.

Вспоминают под звуки бокалов...
Я умел свою жизнь веселить...
И, мне кажется, в жизни немало
Я плохого сумел пережить...