Р. Фукс Эссе о том, как я остался жив


	▪ СТАТЬИ И РАССКАЗЫ ––––––– ▪ ЧТО ПИСАЛИ В ПРЕССЕ –––––– ▪ ПЕСНИ И СТИХИ

ЭССЕ О ТОМ, КАК Я ОСТАЛСЯ ЖИВ

Фамилия моя немецкая – Фукс. Имя тоже немецкое – Рудольф. Зато отчество русское – Израилевич. Отец мой, Израиль Борисович Фукс приехал в будущий Ленинград в 1924 году из Полоцка с одной лишь балалайкой, в надежде стать артистом-балалаечником, играл он замечательно, и нуждался в аккомпаниаторе. На этой почве и познакомился с моей мамой. Артистом он, правда, не стал, хоть с успехом и выступал всю жизнь на любительской сцене, но зато женился на своей аккомпаниаторше, и уже в 1927 году появился на свет мой старший брат Вениамин, а затем, через десять лет, аж за четыре года до начала Великой Отечественной, – и я в городе Луге, где семья находилась в то время на даче.

Когда мама находилась в родильном доме, нянечки угощали будущих мам домашним печеньем с именами. Тогда это было модно. Девочек предлагалось называть Маринами, Зоями, Верами, и т.д. Маме почему-то досталась печенинка с именем "Рудик". Так я стал Рудольфом. Было на печеньях и другое имя, которое мне не хотелось бы вспоминать, но мама его, к счастью, не выбрала.

Отца забрали в армию уже в первые дни войны. Видимо, его прощание с семьёй произвело на меня глубокое впечатление, так как по его уходу я сразу начал мучить мою няню просьбами отвести меня в Красную Армию, а может быть, патриотический порыв тех дней был столь высок, что он действовал не только на взрослых, но и на детей. Няня исправно водила меня на прогулках по каким-то парадным, и регулярно отделывалась фразами, что, дескать, "Красная Армия закрыта на обед", и если буду вести себя нормально, то есть, хорошо, то завтра уже точно отведёт меня к военкому. Поначалу письма от отца приходили регулярно, затем всё реже и реже, а потом и вообще прекратились, тем более, что началась блокада и почти все жильцы нашего дома перестали получать весточки с фронта. Но уже потому, что офицерский аттестат на питание семьи военнослужащего ещё действовал, мы могли надеяться, что отец жив.

По этому документу можно было отовариваться в так называемых офицерских столовых, где членам семей военнослужащих выдавали довольно скудные "первые" и "вторые" блюда, где, как говорили в те времена, "крупинка крупинку с дубинкой догоняет". Вот жёны и вдовы офицеров и искали днями напролёт, в какой столовой "пожирней". Этим занималась и моя мама. В то время как мы с моим братом лежали от бессилия на диване валетом, она обходила все близлежащие "литерные" столовые в поисках приличных супов. Потом с двумя бидонами в обеих руках брела по узеньким ледяным тропочкам меж обледенелых сугробов, достигавших второго и третьего этажа. Однажды, поскользнувшись, она упала, как таракан на спину, раскинув руки с бидонами, поставила их на донышки, чтобы спасти содержимое, но сама уже подняться не могла, потому что не было сил. Но судьба захотела, чтобы мы выжили, и силы встать всё же нашлись.

Так продолжалось до весны 1942 года, когда отец внезапно, в сопровождении ординарца Кордилина приехал с фронта с двумя чемоданами продуктов – на которые набросился весь наш многострадальный пятиэтажный дом, который и сейчас ещё стоит неподалёку от станции метро "Чкаловская". Чемоданы с продуктами были разложены в раскрытом виде на нашем столе в коммунальной кухне. Надо ли говорить, что они опустели очень быстро.

Я в момент появления отца с ординарцем находился в детском садике на Малом проспекте, куда накануне чуть не угодила бомба, был, видимо, в слегка шоковом состоянии, так как отца не узнал и отказался идти к нему на руки, но зато с удовольствием пошёл к бравому ординарцу Кордилину.

Как я потом узнал, отец служил начальником санитарного поезда, вывозившего раненых с фронта. Тогда действовала инструкция-приказ: в момент налёта вражеских самолётов на движущийся от фронта санитарный поезд, машинист должен был останавливать движение эшелона, санитары должны были вытаскивать всех раненых из вагонов и на носилках тащить Бог знает куда, чем активно и пользовались немецкие лётчики, с успехом расстреливая всех бегущих внизу.

Отца, как и весь санитарный состав поезда, это глубоко огорчало, и как-то раз после того, как он привёл санитарный поезд, где вместо раненых были почти все убиты после вражеского налёта, он поклялся сам себе, что нарушит эту проклятую инструкцию, и не даст останавливать поезд во время авиационного налёта. Что он и сделал: во время следующего возвращения с фронта, находясь на паровозе, чуть ли не под дулом пистолета запретив машинисту останавливаться, он, можно сказать, "протащил" состав с ранеными под прилетавшими самолетами врага. Видимо, немецких лётчиков удивило, что санитарный поезд не остановился, а может быть, они опасались поездов-ловушек. замаскированных под санитарные эшелоны. Такие поезда на ходу начинали обстреливать нападающие самолёты и часто достигали успеха.

Так или иначе, когда отец без единой потери привёл состав на базу, его ждало наказание за нарушение приказа останавливаться под бомбёжкой. Его начальник, как и положено, почесав в затылке, сказал, что, дескать, не знает, что делать – или отдать под трибунал, или как-то наградить за то, что все живы и прибыли на лечение. Наказывать не хотелось, а нужно было отца куда-нибудь отправить с глаз долой, вот отец и упросил начальника отпустить его съездить за семьёй в блокадный Ленинград. От нас он письма получал, и знал, что мы все ещё живы.

Вот таким образом я и остался жив. Отец забрал нас и вывез через Ладожское озеро. Так мы попали в эвакуацию в город Вологду, где я пошёл в первый класс, и который я считаю своей малой родиной.

Вернулись мы в Ленинград в 1945 году, как раз к дню Победы, который я и имел счастье наблюдать прямо с моей Ропшинской улицы в 12 часов дня 9 мая в виде первого предварительного дневного артиллерийского салюта.

Позже известная писательница Вера Панова, выяснив с немалым трудом, кто из санитарных работников и поездной обслуги уцелел, во время работы над своей повестью о фронтовых санитарных поездах приезжала к нам с интервью, и беседовала с моим отцом, когда собирала материал для своей книги. Тогда я и узнал про этот эпизод из жизни моего отца. По книге В. Пановой был снят фильм под названием "На всю оставшуюся жизнь", который с успехом шёл по экранам страны.

К концу жизни отец потерял зрение, и доживал уже на той же Ропшинской улице в окружении сыновей и внуков. Там же, угол Большого проспекта Петроградской стороны и Рыбацкой улицы, в бывшем ресторане братьев Чвановых, а тогда "Приморском", в 1976 году была отпразднована золотая свадьба моих родителей. Умер отец через год, и похоронен на Южном кладбище Санкт-Петербурга. На могиле его стоит памятник, где выгравирован портрет отца в военной форме, и санитарный поезд, которым он командовал.

Много позже я написал стихотворение-песню, которое посвятил отцу. Пользуясь случаем, привожу его полностью:

Упал неразорвавшийся снаряд,

А в нём записка от антифашистов:

"Держись, братишка Сталинград,

Останови зарвавшихся нацистов".

И остановлен враг,

И триста тысяч пленных

Бредут сибирским трактом лес валить,

И будет взят рейхстаг,

И дождь стихов нетленных

Падёт на головы читателей своих.

И мой отец с фамилией немецкой

Средь русских раненных лежал.

А был он офицер советский,

Он с сыпняком в больнице умирал.

В бреду тифозном он прощался с жизнью,

И в сне последнем видел Ленинград,

Жена и дети как бы смотрят с укоризной:

"Вставай-ка в бой за Сталинград!"

И выжил он, возглавив поезд санитарный,

Он раненых с фронтов возил,

Служил он в армии ударной,

Он был еврей, и с балалайкою дружил...