От Эльбруса до Баку.

После того, как Евгений Драпкин назвал нам имя Владимира Лаврова – музыканта, участвовавшего в записях "Братьев Жемчужных" 70-х годов, но не отмеченного ни в одной "историографии", нам таки в очередной раз пофартило. По наводке того же Драпкина и его американских друзей мы встретились с Лавровым – "Потерянным братом Жемчужным"!!! Честно говоря, и хотелось материал составить в таком дешево-сенсационном ключе... в духе доброй старой передачи "От всей души". Но...

На самом деле это было бы не вполне корректно по отношению к Владимиру Михайловичу Лаврову – профессиональному музыканту, (причем, по отзывам многих людей – очень сильному музыканту!), участнику многих музыкальных проектов, ныне, к сожалению, оставившему занятия музыкой. Если Евгений Драпкин говорил, что никогда не считал себя каким-то там "братом Жемчужным", то еще в меньшей степени мог бы считать себя таковым Владимир Лавров. Он был музыкантом совсем из "другой оперы"... И писать про него должны были бы историки движения ВИА, а отчасти – и отечественного рока. Только у них, видать, другие заботы...

И теперь получается, что мы, повернутые на блатной музыке, спрашивая Владимира Лаврова о подробностях нескольких случайных халтурных записей 30-летней давности, невольно сводим к ним всю его творческую биографию...

Но что ж поделать! Не нас же, в самом деле, должно волновать, что там осталось в памяти простых советских граждан, балдевших под ВИА 70-х, музыку, "оставившую след в сердцах миллионов людей"...

Хотя, вероятно, возможен и более максималистский взгляд на все эти вещи. Поскольку ВИА были попсой 70-х, то и поделом, что все это забыто. А блатную музыку помнят, и будут помнить. "Один из Жемчужных" – это звание почетнее, чем "один из "Поющих". И если людей вспоминают только за их причастность к блатной музыке, значит, это о чем-то говорит...

Но ведь и нас, сдвинутых на старинном блате, не так уж много. И не мы ли сетуем, что мало кому сейчас интересна музыка тех лет?

Так что дело-то тут не в ВИА, и не в блате. Просто "нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Так говорил Екклесиаст...

Но всех уже утомили, конечно, эти философические этюды. Вернемся ж к музыке, и предоставим, наконец, слово Владимиру Михайловичу Лаврову. И не будем заниматься оценками, – звание у него самое простое. Питерский Музыкант.

Честно говоря, я никогда не думал, что буду заниматься блатной музыкой. Я в те годы тихо, мирно учился в Институте Культуры им. Крупской на отделении хорового дирижирования, увлекался джазом и рок-н-роллом. Стипендия, конечно, была смешная – 28 рублей, и потому у многих наших студентов основным занятием была халтура в ресторанах. Я успел поработать в очень многих ресторанах Питера, – пожалуй, во всех, кроме некоторых кафе. Работал я клавишником, на собственном фирменном органе. В 1974 году Алексей Котов, руководитель группы "Кочевники" (они еще назывались "Савояры"), продал мне клавиши немецкой фирмы "Weltmeister", в обмен на то, что я ему устроил гитару "Hoffman". "Weltmeister" был очень крутой по тем временам аппарат! У всех в основном были органолы типа "Юности", а такие органы были только у ведущих коллективов, вроде "Дружбы" А. Броневицкого. И конечно, с таким аппаратом не приходилось жаловаться на отсутствие приглашений. Причем, приглашали не только на ресторанные и банкетные халтуры, были приглашения и на "Ленфильм" – в фильмах "Соломенная шляпка" и "Крах инженера Гарина" звучит именно мой орган.

А на подпольные записи блатных песен я угодил так. Вместе со мной тогда учился Женя Драпкин, который, как и многие, подрабатывал игрой в ресторане. Мы с ним виделись обычно днем, на лекциях, но нельзя сказать, что были очень близкими друзьями. Но вот как-то подходит Женя ко мне и говорит: "Володя, ты ведь на рояле хорошо играешь?" А потом спросил: "А как относишься к блатной музыке?" Я ему говорю: "Женя, ну что за вопросы? Я же работаю в кабаке, как и ты. Сам понимаешь, что должен уметь играть любую музыку!" Тогда Женя и сказал, что есть возможность неплохо заработать на записи блатных песен. Сам-то он уже до этого участвовал в таких мероприятиях. Смущало только то, что по вечерам я был плотно занят работой в ресторане, но оказалось, что эти мероприятия проводятся с утра. В общем, как сказал Женя, "свалим с лекций, и часа за три – четыре хорошо заработаем". Вот так я и подписался на это дело.

Разумеется, Женя меня приглашал не из-за виртуозности моей игры, – он ведь и сам был хорошим клавишником. Обратился он ко мне однозначно из-за органа. Дело в том, что мой "Weltmeister", помимо прочих достоинств, был "партой", то есть складным, и вместе с усилителем легко помещался в такси, так что я был "мобильным" органистом, и легко мог приехать на любую халтуру. Чего не мог Женя со своим стационарным ящиком. А особых достоинств в игре блатной музыки я за собой, честно говоря, не замечал... Более того – я никогда и не увлекался этим жанром; как я уже говорил, меня больше привлекал джаз и рок-н-ролл. Но когда работаешь в ресторанах, то действительно постигаешь любую музыку. А работал я тогда в кабаке гостиницы "Европейская", у Александра Колпашникова. (В начале 60-х годов – руководитель джаз-секстета "Нева", игравшего в кафе "Ровесник". В состав ансамбля входил кларнетист Геннадий Лахман – тоже один из будущих "Братьев Жемчужных" – Д. П. )

И блатным жанром я, конечно, владел. В ресторанах славного города Питера эта музыка была достаточно хорошо востребована, и я ее вполне освоил еще на заре своей ресторанной деятельности, когда работал в "бандитском" ресторане "Эльбрус" на Лиговке. Разумеется, в центровых ресторанах блатняк, как правило, не играли. В "Европейской", когда я там работал, ничего такого и в помине не было. И "Ленконцерт" не дремал, да и сам Колпашников, наш руководитель, брезгливо к этому относился. Там мы играли в основном западную музыку для интуристов. Никогда не играли блатных песен и в "Метрополе", когда там работал руководителем Валя Милевский, ныне покойный. Тогда он не позволял играть в "Метрополе" блатняк, но потом, когда я работал с ним в "Невском", он уже не чурался этого жанра.

Вообще, надо заметить, что администрация ресторанов не одобряла блатную музыку, а иногда и прямо запрещала. Однако, когда они организовывали мероприятия для своих, то нам заказывали играть в основном именно блатные песни! На самом деле им это нравилось. Это была обычная советская двойственность – сидя за рюмкой, они сами просили у нас то, что запрещали, сидя в кабинете.

Но иным ресторанным командам, особенно тем, что не подчинялись "Ленконцерту", плевать было на все эти запреты и регламенты. Самым "чернушным" рестораном, конечно, была "Корюшка". Играли блатняк и в "Парусе", и в "Эльбрусе", а уж на "захолустные", не центровые рестораны, у "Ленконцерта", видимо, рук не хватало. Там музыканты позволяли себе многое. Такими были "Восток" в Приморском парке Победы, "Спутник" у Сосновки, "Охотничий домик" в парке Челюскинцев... Тот вообще был притонистым местом. Я уж не говорю о кафе и шашлычных, что были раскиданы в районах новостроек. Но, конечно, мало кто ездил специально из центра в такие места, чтоб только послушать блатняк.

Но народ любил эти песни, и практически каждый вечер хоть раз кто-нибудь заказывал блат или "за Одессу". Причем, бывало, что в ресторан люди приходили с магнитофонами, я не раз обращал на это внимание. Вряд ли, конечно, им удавалось что-нибудь внятное записать, но стремление-то понять можно. Ведь там нередко играли то, что по советскому радио не передают, и играли качественно. Хороших ресторанных оркестров в те времена было много. Через эту работу прошло подавляющее большинство участников как известнейших джазовых коллективов, так и ведущих ВИА и поп-групп.

Итак, я согласился поработать клавишником на подпольных записях блатняка. Приехал на первую запись, смотрю... и с удивлением вижу там своего знакомого, Славку Маслова. Он смеется и говорит: "А кого ты еще ожидал здесь увидеть?" Надо сказать, все питерские музыканты друг друга так или иначе знали. Знал я до этих записей и Толю Архангельского, и Женю Федорова, да и Колю Ржавого тоже... Это у Резанова было такое прозвище, "Жемчужным" его тогда никто и не называл. Где была эта первая запись, сейчас уж трудно сказать... Поди их теперь вспомни, все эти записи, в которых я участвовал. Но их было много, может быть, около десяти. Ну, попробую вспомнить какие-то детали.

Однажды меня пригласили на запись в институт Гриппа, что на Петроградской. Я, как всегда, приехал туда на такси со своим органом, встретил меня Рудольф Фукс, и провел в актовый зал. С организаторами этих концертов – Рудольфом Фуксом и Сергеем Маклаковым я познакомился на своей первой записи, до этого я их не знал. Записи Аркадия Северного я, конечно, слышал, но как-то особо не интересовался, кто же их делает... В общем, прошли мы в актовый зал, а там уже все было готово к концерту – стоял ящик водки, и сидела публика. Точнее, там была создана видимость публики – кроме музыкантов и аппаратурщиков в зале было человек двадцать-тридцать, в том числе, кстати, какие-то девчонки. Ну, подключили мы орган, усилители, Рудольф развесил микрофоны, и понеслась... Но писали песни не сразу – сначала давали черновой прогон, а потом уже записывали.

Там я и познакомился с Аркадием Северным. Он произвел довольно необычное впечатление – скромный человек, без заносчивости, но с интересной речью. С одной стороны – он говорил грамотно, хорошо формулировал мысль, но при этом у него было очень много жаргонных, блатных слов. Была ли это игра? Не похоже... Он говорил их очень естественно. Мы уж к тому времени насмотрелись на питерских бандитов в нашем ресторане – к нам захаживали авторитеты, и Плюев, и Феоктистов... Ну вот, отыграли мы с Аркадием пяток песен, и устроили перерыв. Фукс с Маклаковым ковыряли свою технику, а все пошли курить, в том числе и Аркадий. Курили, правда, не обычные сигареты... ну, вы понимаете. Выпивка и закуска, конечно, тоже были наготове. Надо сказать, для Аркаши все это было организовано прямо как обслуживание в Смольном, и закуска, и выпивка очень приличные. И Аркадий тогда уже сразу сказал, что моя игра ему очень понравилась.

(Впрочем, переслушав ее сейчас, почти через 30 лет, должен признать, что я там перестарался. Шпарю на органе, прямо как человек-оркестр, другим музыкантам ничего и не вставить. А ведь там еще было две скрипки, а не одна, и они тоже пилят с перебором.)

Оплатили мне этот концерт очень хорошо, на руки дали стольник, месячную зарплату простого советского служащего. Сколько платили остальным, я не знаю. Но, наверное, неплохо, потому что Женя Драпкин мог сделать в своей "Корюшке" за вечер не одну свою стипендию ("Корюшка" была очень высокооплачиваемым местом!), и за идею участвовать в этих записях не стал бы. Впрочем, мы никогда не считали чужие деньги.

В общем, как я уже говорил, записей было сделано много. Они шли одна за другой, иногда бывало через неделю, через две. Делали их в разных местах – и на квартирах, и в институтах. Кроме института Гриппа, о котором я уже говорил, помню, что запись была в институте "Ленпроект", грандиозном здании с колоннами напротив особняка Кшесинской. Там запись тоже организовывал Рудольф.

А вот интересная запись у нас состоялась в Доме народного творчества, на улице Рубинштейна, – почти что публичный концерт! Это было летом, в какой-то праздник; наверное, в день ВМФ. Тогда была жуткая жара, и мы открыли все окна. А по улицам ходил подбухавший в честь праздника народ... И вот Славка Маслов выглянул в окно, и говорит: "Во! Уже под окнами народ под нашу музыку отплясывает!" А играли мы тогда такую заводную песню "Хоть ешь меня, хоть режь меня". И народ действительно плясал и веселился, пока не подъехали менты. Может, их кто-то вызвал, а может – просто ПМГ проезжала мимо. И они, конечно, народ разогнали, чтоб не создавали толпу на проезжей части, а на нас наехали, чтоб мы закрыли окно...

Эта запись в Доме народного творчества была, пожалуй, и не единственной. Мы там записывались, по крайней мере, еще один раз. И еще была запись тоже недалеко от Рубинштейна, в доме над "Гастрономом", на чьей-то квартире. Я ж говорю – много было этих записей, – удивительно, что сохранилось-то из них всего ничего...

А на одном концерте довелось спеть песню и мне, хотя вообще-то солистом я никогда не работал. А тут у Жени Драпкина почему-то получился перерыв, и он мне говорит: "А спой сам, попробуй". И я спел, правда не блатную, – лирическую песню, такого дворово-ресторанного жанра, "Иволга в малиннике тоскует"... Причем, я только начал показывать, как ее надо петь, а Фукс уже включил запись. Я ему потом говорю: "Это ж мы еще репетировали!" А он – "Ничего, нормально получилось!" В таком вот виде она и "вошла в историю" – единственная песня, которую я тогда спел...

Правда, надо сказать, что настоящих репетиций мы не делали. Черновой прогон – в лучшем случае, а то и без него. Проигрыши мы решили играть, ориентируясь на Аркадия. Он пропоет пару куплетов, потом дает кому-то отмашку. Это даже на записях иногда слышно, как он говорит, кому делать проходочку. Это была даже не импровизация, а просто вариации. После двух-трех куплетов уже ясно было, в какой стилистике делать проигрыш. Правда, помню, Славка заглядывал мне через плечо, смотрел в какой гармонии я буду играть. Хотя вся эта музыка, городской романс, делается по стандарту: два запева, два припева, музыкальный отыгрыш, третий куплет, и кода. Гармоническая основа тоже одинаковая: тоника, доминанта, потом тоника, субдоминанта и доминантой давится. В лучшем случае – шестая ступень... Ладно, не буду пугать вас музыкальной терминологией. В общем, так мы обходились без нот и цифровок. Я говорил гитаристу: "Повернись грифом ко мне"; вижу аккорд, и уже ясно – в какой гармонии играть. Но просто аккомпанировать было неинтересно, я всегда хотел добавить что-то свое, проявить индивидуальность. Нравилось мне, к примеру, использовать эффект виброфона, – да это и слышно на записях. Может быть, и с перебором...

А кстати, когда я пел "Иволгу", то я сидел за фоно! Это я точно помню, потому что мне еще микрофон тогда прилаживали на рояле. А где тогда был Драпкин? Бог его знает, наверное, сел за мой орган. А это вообще был нормальный ход, мы часто меняли друг друга на инструментах. Это обычная практика всех халтур, – надо владеть многими инструментами, потому что ситуации бывают самые разные. Мало ли кто не пришел, или просто упился. Вот и на тех записях Драпкин мог играть и на басу, и на гитаре, а я на фоно. Поэтому бесполезно теперь спрашивать, кто там на чем играл. Конечно, свою игру узнать можно... в основном. Но если даже мы все соберемся, кто еще жив, – из Питера, из других городов, из Америки, – и все это переслушаем... то с очень большими спорами выясним, кто на чем играл. Да и нужно ли это?

Помнится, приходилось мне играть и на аккордеоне. Но только фрагментами. Знаете, все-таки трудно меха раздувать, особенно, если уже примешь рюмку-другую. Так зачем уродоваться, если на моем Weltmeister'е был такой регистр, который имитировал аккордеон. Нажмешь педальку, и все дела.

Вообще, в 1975-1976 годах все записи "Жемчужных" под орган должны быть с моим участием. По крайней мере, больше ни у кого из знакомых мне участников такого органа тогда не было, а про то, чтоб приглашали других клавишников, мне слышать не приходилось. Усилитель Regent я тоже таскал на записи свой. А Славка Маслов свой бас подключал к нему же. На халяву.

Хоть я, – повторюсь, – и не увлекался блатом, но нельзя сказать, что исполнял эту музыку неохотно, только чтоб отработать. Но, конечно, не так, как Резанов, или Славка Маслов! Они искренне увлекались этой музыкой, у Славки аж глаза загорались, когда он играл и пел. Резанов тоже пел с азартом, но, что интересно, аккомпанемент при этом делал без особых вариаций. Было видно, что все это у него уже сто раз отыграно и обкатано. Мы вели себя более вульгарно...

Недаром же Резанов до сих пор занимается этим жанром. А вот в "Поющих гитарах" и у Вайнштейна ему, видать, было неинтересно. Между прочим, Володьке Васильеву, "Царю", – ветерану "Поющих"! – в этом ВИА тоже было не особенно интересно, как мне кажется. Однако блатняк он тоже не шибко жаловал. Рассказывал, что записывался с Аркадием, но как-то вскользь.

Надо бы рассказать, конечно, и о скрипаче Жене Федорове, который участвовал во всех этих записях. Но, к сожалению, я знаю о нем немногое, несмотря на то, что работали мы в одной гостинице, "Европейской", хоть и на разных этажах. Женя играл на самом верхнем этаже, на "Крыше". А встречались мы с ним только в буфете. Однако Женя был очень закрытый человек, и ничего о себе не рассказывал. Пригласил его на записи Славка Маслов, больше некому. Они ведь были друзьями, Федоров часто приходил к Славке в "Невский", когда он там работал, и они бухали, опять-таки в буфете. (Музыканты обычно всегда брали спиртное в буфете, причем на "запиши"). Я знаю только, что у Федорова были какие-то трения с "Ленконцертом", поэтому он перестал работать в Питере. Последний раз я случайно встретил его в 1979 году в Адлере. Зашел в ресторан "Приморский", и увидел его на сцене. С тех пор о нем даже слышать ничего не приходилось...

Совсем немного я могу сказать и о Саше Резнике, очень сильном музыканте, который тоже аккомпанировал Аркадию. Резник, как и Федоров, был человек закрытый, да и по работе мы не пересекались – он работал в "Астории". Записываться вместе нам тоже не довелось. А знал я его по институту, он ведь тоже учился в "Крупской"! Да, у нас там в те годы получился хороший "рассадник"... Правда, Саша был старше нас, он учился на вечернем отделении, и закончил значительно раньше меня. Он учился по классу фортепиано, то есть, конечно, не учился, а числился. Его руководитель так и говорил: "Ну, чего тебя учить?" Руководителем был Виктор Михайлович Лебедев, достаточно известный композитор, он написал много песен к кинофильмам. А Сашу я последний раз случайно встретил году в 1978-м. Он сказал, что уехал из Питера, работает в Одесском морском пароходстве, очень доволен, но уже собирается отвалить за бугор. Может, он и родом был из Одессы, но точно сказать не могу.

Честно говоря, не думал, что через 30 лет будет такой интерес ко всем этим халтурам! Наверное, это все-таки благодаря Аркадию Северному, ведь он действительно был гениальным исполнителем. К сожалению, нам не пришлось с ним тесно общаться...

Единственная встреча вне записей была у нас только однажды. Аркадий заехал ко мне домой, на Лужскую, дом 4. Причем, заехал с утра, часов в 8. Он был не один, привел с собой какого-то товарища, все руки в наколках; представил его так: "Этот шкет со мной". Пришел он, конечно, с водочкой, что тем утром оказалось весьма кстати. Однако, сам пил мало, больше мне подливал. А приехал Аркадий за тем, чтоб уговорить меня ехать в Воркуту! Он сказал, что сам собирается туда на заработки, ему, мол, предложили огромные бабки. Кстати, наш питерский бард Александр Лобановский в то время там уже работал. Может быть, это он Аркадия и зазывал, они ведь были знакомы... В общем, до самого обеда Аркадий мне все наливал, и уговаривал, чтоб я ехал с ним в качестве клавишника. Но я отказался. Теперь даже затрудняюсь сказать конкретно, – почему же я не соблазнился. Но что-то меня в Воркуту не тянуло. И, наверное, хорошо, что не поехал. Эти поездки за северными рублями закончились трагически – именно тогда в Воркуте погиб Коля Коржов, замечательный музыкант, работавший у Вайнштейна. Голос у него был – вылитый Том Джонс...

А в остальное время мы встречались с Аркадием только на записях, и особо беседовать нам не приходилось, – так, треп за стаканом... Мне только запало в память, как Аркадий говорил, что он очень не любит советские песни. "Красноперые песни" – так он их называл. Вообще, он часто говорил меткими словечками, прямо афоризмами. Вот однажды я сказал Аркадию по поводу того, как он спел какую-то песню: "Ты же неправильно поешь!" Я считал, что разбираюсь в этом, все-таки учился на отделении хорового дирижирования. А Аркадий ответил: "Ты знаешь , как надо, а я – чувствую ..."

После окончания института я пошел было работать в Отдел музыкальных ансамблей при "Ленконцерте". Но там усекли, что я скрылся от распределения в институте, – а мне ж, разумеется, не хотелось ехать музыкальным руководителем куда-нибудь в сельский клуб вымирающего Нечерноземья! И тогда, чтоб укрыться от "Ленконцерта", пришлось идти работать в ресторан "Баку", что на Садовой. Он принадлежал министерству пищевой промышленности Азербайджанской ССР! Даже директор был оттуда, товарищ Кадыров. В общем, главное было то, что "Ленконцерт" здесь опять оказывался безвластен, и в "Баку" мы позволяли себе очень большие вольности. Да и коллектив у нас был тертый: Слава Волосков, братья Мансветовы, – все они до этого работали на Крайнем Севере, в Воркуте. Там их клиентами были недавно освободившиеся бандиты, и вольняшки с приисков. И как-то так получилось, что тут, в Питере, в "Баку" повалила тоже в основном бандитская публика. Ну, и в итоге, разумеется, в "Баку" начала во всю звучать блатная музыка! И звучала, пока "Баку", как и "Корюшку", не подмял таки под себя ОМА "Ленконцерта".

Кстати, в "Баку" мне доводилось встречаться и с Аркадием, он, бывало, приходил туда со своими блатными приятелями. Кажется, с Аркадием мне доводилось видеться и в других кабаках, но в каких... Разве сейчас упомнишь. Я ж говорю, – я успел поработать практически во всех ресторанах Питера, и не по одному разу.

Но самое интересное, что мне рассказывали о том, как Аркадий однажды и сам пел с эстрады в ресторане "Баку"! К сожалению, только рассказывали, сам я свидетелем не был, потому что тогда уже там не работал. Но, учитывая то, что в "Баку" действительно была очень вольная обстановка, а братья Мансветовы были лично хорошо знакомы с Аркадием, ничего невероятного в этом нет...

Были они знакомы и с нашим известным питерским бардом Александром Лобановским, причем знакомы еще по Воркуте. Лобановский был в "Баку" частым гостем. Я тоже его неплохо знал, и знал, что он дружен с Аркадием. Уже потом, через несколько лет, когда Аркадий как-то исчез с горизонта (говорили, что он вообще стал редко бывать в Питере), я спросил у Лобановского, который зашел посидеть к нам в кабак: "Как там Аркадий?" Александр ответил, что очень сдал, спился. А вскоре уже пронеслась по Питеру весть, что Аркаша умер...

Но все это было потом. Вернемся к записям "Братьев Жемчужных", – вернее, к тому, как они прекратились, по крайней мере – для меня.

Тогда я работал в ресторане "Невский", – кстати, в то время мы все работали в "Невском": я на 3-м этаже, Драпкин на 4-м, и Архангельский тоже, а Маслов – на 2-м. Они пришли в "Невский" после того, как "Ленконцерт" накрыл площадку в "Корюшке". И вот как раз тогда произошла одна история... Однажды Славка прибегает ко мне весь какой-то бледный, испуганный... Я думал, он выпить хочет, а он говорит: "Все, ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Доигрались мы. Наши записи "Жемчужных" передавали по "Голосу". Теперь жди, что вызовут". Вызвать могли и в партком, хоть мы были и беспартийные, и в "Ленконцерт"... Но Славка сказал, что вызовут на Каляева. Вообще-то, Большой дом, управление КГБ, всю жизнь числился на Литейном, а на Каляева только выходил одним крылом. Может, Славка так растерялся, что попутал, а может, именно там был отдел, который занимался музыкантами... Не знаю. Меня-то Бог миловал, никуда никогда не таскали, а вот Славке, кажется, довелось... Я-то не особо и испугался, и не дергался бы, но у меня ведь были проблемы с дипломом, от распределения-то я так и скрывался. Поэтому я предпочел свалить из Питера, уехать в Москву на гастроли с ансамблем В. Копильченко.

Комитета я действительно не боялся, но попадать в "Ленконцерте" в "черный список" для музыканта было очень плохо. Это значило, что ни в один ансамбль легально уже не возьмут, и останется либо перебиваться вольными халтурами, либо уезжать с гастрольными коллективами. А ведь на каждого музыканта была еще одна зацепка... Всех нас можно было сажать по очень "удобной" статье 88, часть 1. Каждому из нас приходилось хотя бы раз просто держать в руках валюту... а для той статьи этого было достаточно. Правда, для этого органам надо было прихватить человека с поличным, но если бы захотели, то и прихватили бы. Ну, а часть первая ("нарушение правил валютных операций") могла плавно перетечь во вторую ("спекуляция валютой"), а это, как минимум, червонец в Советском Заполярье.

Так что больше я в записях "Жемчужных" не участвовал.

Вообще-то меня уже и до этого звали в Москву, работать в группе у Юрия Антонова. У Антонова уже работало много наших: Сережа Дорошенко, "Сынок", – его выгнали из ансамбля Пьехи, и Броневицкий при этом лично чуть не стукнул его крышкой от рояля. Кроме него – ребята из группы "Добры Молодцы", Женя Маймистов и Володя Кириллов; мой друг Валера Цакадзе из "Поющих гитар"... Дело в том, что тогда в Ленинграде почему-то начался административный зажим ведущих поп-групп, вот все эти музыканты и уехали в Москву к Антонову. Но пока я дожидался приглашения от Антонова, запахло жареным, а тут как раз и Валя Копильченко позвал меня в Москву, в свою группу "Красные Маки".

В "Красных Маках" я и работал, пока группа не развалилась.

Потом опять был Питер, и работа в самых разных ресторанах... Ну, я уже говорил – практически во всех, и не по одному разу. Опять "Баку", из "Баку" – в "Бригантину", где сменил Валеру Вдовина, который ушел в ансамбль "Джаз-комфорт". В "Бригантине" были крутейшие по тем временам клавиши "Хаммонд". Тогда в Питере был еще только один личный орган "Хаммонд" у Ханарина, по кличке "Моцарт", который привез его из Мурманска, где работал с Вилли Токаревым. И в "Европейской" опять довелось поработать, – просто удивляюсь, как Колпашников терпел мои приходы и уходы; обычно он никого по второму разу не брал. Много раз приходил и в "Невский". Последний раз меня пригласил туда Боря Шафранов, в очень сильный состав: Валя Федоров на барабанах, гитарист Гоша Мазо, на басу – Володя Кириллов из "Добрых Молодцев"...

Да если посмотреть на "творческие биографии" питерских музыкантов тех лет, то у всех будут фигурировать одни и те же ВИА и одни и те же кабаки! Все прошли через всё... Что ресторан "Невский", что "Поющие гитары", или ансамбль "Дружба" – это же просто котел, через который прошел почти весь музыкальный Питер. И я поработал в "Поющих гитарах", еще до их знаменитой оперы "Орфей и Эвридика". Хотя, лично мне в "филармонических" вокально-инструментальных ансамблях довелось работать гораздо меньше, чем в ресторанах.

А вот на "Ленфильме" я потрудился немало, там мы записывали музыку к фильмам вместе с органистом Толей Фоминым, – который, кстати, был все из того же "Невского", с 4-го этажа. Причем, приходилось участвовать не только в озвучке закадрового музыкального сопровождения, но и в съемках. В "Крахе инженера Гарина", режиссера Квинихидзе, снималась одна ресторанная сцена в "Европейской", где я тогда и работал. Так что именно наш ансамбль там играет и поет. Потом были "Соломенная шляпка", "Соленый пес"... А потом очень много работ по озвучке было на "Леннаучфильме".

Во второй половине 80-х блатную музыку в ресторанах уже никто не запрещал. Из эмиграции к нам пришло очень много новых песен этого жанра, и мы их, конечно, играли, но ни в каких записях мне уже участвовать не доводилось. Да я к этому и не стремился, – не мое это было, в общем-то...

Одним из последних музыкальных проектов, в котором я участвовал, была группа "Апрель", с участием Валерия Цакадзе и Сергея Молчанова, – в 1993 году. В середине 70-х у нас в Питере была подпольная рок-группа с таким названием, которой руководил Владимир Киселев до своего ухода в "Земляне". В том "Апреле" и работал Цакадзе, и группа исполняла в основном его песни. Вот мы и решили возродить эту группу... Записывались мы в в Москве, у Решетникова. Автором песен снова был Цакадзе, и это были очень красивые блюзовые песни. Но проект не пошел. Как и следующий, в 1997 году – группа "БМВ". Просто не нашлось грамотного промоутера. В музыкальном мире сейчас вообще своеобразные законы и отношения... Короче, теперь я музыкой не занимаюсь.

...И никогда в жизни не предположил бы, что обо мне вспомнят, как о "Жемчужном брате"!

на главную